настаивал на традиционной роли профсоюзов эпохи нэпа — они существуют для обслуживания масс[700]. Парткомиссия минимальным большинством голосов отвергла этот взгляд как «узкую и аполитичную цеховщину», настаивая на выдвижении нового лозунга: «Профсоюзы — лицом к производству». Томскому было предложено в заключительном слове фактически опровергнуть самого себя. Терпение покинуло его в заключительный день съезда, и он сам объяснит почему: «В 4 часа утра, в день закрытия съезда, во время заседания комиссии на маленькой записочке мне пишет тов. Молотов: “А что ты думаешь, если Кагановича ввести в президиум”. Я сразу же ответил, что я против этого. Однако вопрос ставится на голосование, и сразу накаляется атмосфера… Что знаменовало введение тов. Кагановича? Это значило, что все пойдет через голову ВЦСПС»[701]. Томский хлопнул дверью. К руководству профсоюзами он так и не вернулся, хотя и был избран съездом председателем ВЦСПС, а ПБ настаивало на продолжении его работы.

Молотов же после профсоюзного съезда отправился в становившееся уже традиционным новогоднее турне за хлебом. Батрак приводил новые свидетельства его большевистского поведения: «Проездом остановился в Тамбове, где было созвано заседание бюро губкома. Секретарем губкома был в то время Рябинин, товарищ Молотова еще с подпольного времени. На заседании основным стоял вопрос о хлебозаготовках. Причем выяснилось, что губком не предпринял нужных мер, чтобы обеспечить своевременное и успешное проведение хлебозаготовительной кампании. Тогда Молотов, чтобы поднять чувство ответственности губкомовцев перед партией за возложенное дело, предложил вынести выговор секретарю губкома Рябинину»[702]. Вернулся Молотов в Москву накануне еще одного — на сей раз завершающего — раунда борьбы с правой оппозицией, который открыли… троцкисты.

По прибытии в Алма-Ату Троцкий занялся привычным делом — свержением режима. Превратив жену и сына в секретариат, Троцкий, по его собственным словам, в апреле — октябре 1928 года отправил «800 политических писем, в том числе ряд крупных работ. Отправлено было около 550 телеграмм. Получено свыше 1000 политических писем, больших и малых, и около 700 телеграмм, в большинстве коллективных… Сверх того из Москвы получено было 8–9 секретных почт, т. е. конспиративных материалов, пересланных с нарочным; столько же отправлено нами в Москву»[703]. Он был в курсе всего происходящего в Москве и по всей стране. Уже в конце лета на его стол легли запись беседы Бухарина с Каменевым и мысли Зиновьева по этому поводу. Как они к нему попали? Ответ позднее найдут чекисты: Михаил Швальбе (брат бывшего личного секретаря Каменева) предоставил их в 1928 году «в распоряжение представителя центра троцкистского подполья М. Югова»[704]. От того документы попали к секретарю Троцкого Эльцину, была изготовлена масса копий.

Троцкий по достоинству оценил попавший в его руки материал: «Бухарин конспиративно бегает к Каменеву с черного хода и обещает “отдать” Сталина и Молотова за Каменева и Зиновьева. Буквально. Каменев, конечно, согласился бы на эту операцию, но понимает, что бухаринское политическое обещание стоит не дороже его экономических прогнозов. От хорошей жизни вождь Коминтерна, всемогущий Балаболкин не стал бы бегать по вчерашним исключенцам, озираясь на собственную тень»[705]. Но Троцкий не спешил: мастер эффектов ждал эффектного публичного момента или не хотел подставлять своих недавних сподвижников Каменева и Зиновьева.

Но возник новый фактор: Политбюро в октябре 1928 года запретило Троцкому эпистолярную деятельность и пригрозило выслать из страны, если он не прекратит подрывную работу. Тот пообещал сражаться до конца дней, поскольку отказаться от борьбы могут лишь прогнившие бюрократы и презренные ренегаты. В ответ ПБ 7 января 1929 года постановило: «Выслать за границу за антисоветскую работу»[706]. Это была большая ошибка Сталина и Молотова. В места, которые они совершенно не контролировали, уезжал всем сердцем их ненавидевший профессиональный революционер, который имел множество почитателей в СССР и во всем мире, обладал имиджем признанного политического лидера, был талантливым публицистом, оратором и конспиратором. Высылался человек, знавший всю подноготную советской власти, компартии, владевший сенсационной подборкой архивных материалов. И он не видел для себя будущего без борьбы против ненавистного ему режима, не знал другой цели, кроме его свержения.

Приобретя дом на турецком острове Принкипо, он приступил к бурной литературно-политической деятельности. С появлением трудов Троцкого любые противники СССР были избавлены от необходимости искать аргументы для антисоветской пропаганды. Когда начнется холодная война, эти аргументы окажутся еще больше востребованы для глобальной антисоветской кампании. Джордж Оруэлл, работавший в управлении спецпропаганды британского Форин оффис, спишет с Троцкого персонаж Эммануэля Голдстейна — загадочного противника Старшего Брата в романе «1984». И без того сильные ряды троцкистов, как и зиновьевцев, будут крепнуть уже в мировом масштабе.

Но еще до отъезда Троцкий взорвал бомбу. Он дал команду своим сторонникам обнародовать бухаринские откровения Каменеву. Они сразу оказались в руках председателя ЦКК Орджоникидзе. «Мой секретарь тов. Семушкин приносит мне этот самый документ, — расскажет Серго. — Я созвонился с Молотовым, он мне сказал, что есть такой документ и у него. Звоним в ГПУ. Из ГПУ нам говорят, что они перехватили сто таких листовок, а может быть, и больше»[707]. По стране гуляла листовка, написанная Троцким от имени большевиков-ленинцев (оппозиции) под заголовком «Партию с завязанными глазами ведут к катастрофе». В ней делался вывод: «Партия может и должна очиститься от бюрократической мути и возродить подлинное большевистское единство на основе ленинской линии»[708]. Бухарин испытал сильнейший шок, от которого, похоже, не оправится. Юная Анна Ларина, которой предстояло стать супругой Бухарина, вспоминала: «Н. И. побледнел, руки и губы его дрожали. “Значит, Каменев донес, подлец и предатель!” — воскликнул потрясенный Бухарин. Н. И. считал, что его предали, и был совершенно деморализован случившимся»[709]. Рыков был в гневе и орал на Бухарина, заикаясь больше, чем обычно:

— Б-баба ты, а не политик! П-перед кем ты разоткровенничался? Нашел перед кем душу изливать! Мало они терзали?! М-мальчик-бухарчик![710]

Орджоникидзе стремительно вел партийное расследование. Каменев, Зиновьев, Сокольников да и сам Бухарин не сильно отпирались. На заседании, состоявшемся 30 января, Орджоникидзе делал акцент на тайном сколачивании очередной оппозиции. Бухарин резко перевел разговор в политическую плоскость, заявив, что цель «гнусной и провокаторской прокламации» — «подорвать мое партийное имя». Была создана комиссия, в которую, помимо Орджоникидзе, вошли также Сталин, Молотов, Киров, Рудзутак и Ярославский. Удалось уговорить войти в нее и самого Бухарина. 6 февраля в кабинете Сталина Бухарину предложили проект весьма мягкого соглашения: «похоронить» историю с Каменевым при условии признания ошибок, прекратить бойкот работы в «Правде» и Коминтерне, вернуться к «дружной работе в Политбюро».